Человек — икона Божия
Лепахин В. В.
Иконичные представления о человеке основываются в Христианстве, как мы проследили это в первой главе, на его сотворенности по образу и подобию Божию. Прп. Иоанн Дамаскин относит человека к третьему роду образов-икон. Известный сербский подвижник и богослов XX века, архимандрит Иустин (Попович) пишет: "Человеческий род на земле есть ничто иное, как прекраснейший иконостас Божий. Этот мир, все эти миры, эта Вселенная, все эти бесчисленные вселенные суть величественный храм Божий, а люди — иконостас этого храма" (Иустин 1978:683).(1) Каждый человек является иконой Божией, различия здесь мыслятся лишь в степени иконичности: в грешном человеке образ размыт и затемнен грехом, в святом он проступает явственно, во всей же своей чистоте он может быть явлен лишь в Царстве Небесном. Новый Завет завершает откровение об образе Божием в человеке. "Все Благовестие Ветхого Завета: человек — икона Божия; все Благовестие Нового Завета: Богочеловек — икона человека", — утверждает о. Иустин (Иустин 1986:215).(2) Ветхий Завет лишь открыл человеку его высокое происхождение и божественное призвание. Новый Завет в лице Богочеловека показал, каким может и должен быть человек в его замысле Божием. Отсюда вытекает христоцентричность всякой иконы: образ святого — это незамутненный образ Божий, а значит в определенном смысле всегда Образ Христов.
Для понимания иконичного характера православной антропологии важно различение таких понятий, как "тело" и "плоть". Плоть сама по себе не осуждается в Православии как нечто низшее, ведь она сотворена Богом; о высоком достоинстве плоти говорит и то, что в Боговоплощени ее воспринял Сын Божий. "Плотское" тело Адама не служило препятствием его пребыванию в раю, плоть его даже не требовала одежды. Вследствие грехопадения, плоть становится склонной ко греху, именно она вслед за волей человека поражается грехом в наибольшей мере, — становится тленной, смертной. Но власть греховной плоти над человеком не абсолютна. Плоть приобретает реальную греховную силу только в том случае, если свое плотское существование человек считает нормой. Тогда, получая автономию по отношению к духу, плоть начинает управлять всей жизнью человека, а в конце концов порабощает его: становится "плотским" сам человек (1Кор 3:3), он привыкает "поступать по плоти", глаза его становятся "плотскими" (Иов.10:4), и он перестает видеть и воспринимать духовную реальность, начинает судить о мире не по внутреннему смыслу каждого явления, предмета или события, а "по видимости", даже ум человека становится "плотским" (Кол.2:18), он помышляет о "плотском" (Рим.8:5). становится способным принимать и накапливать только житейскую "плотскую мудрость" (2Кор.1:12), духовную же мудрость начинает считать суеверием, даже безумием (1Кор.2:14), а духовного человека безумным (1Кор 3:18-19).
И все же, несмотря на признание греховности плоти, православные подвижники не делают ее объектом борьбы или, по крайней мере, борьба против греховной плоти не становится самоцелью. Апостол Павел в Послании к Ефесянам говорит: "Несть наша брань к крови и плоти, но к началом, и ко властем и к миродержителем тмы века сего, к духовом злобы поднебесным" (Еф.6:12). Следовательно, знаменитый возрожденческий дуализм "души и тела" просто неправильно поставленная и интерпретированная проблема. В Православии такой дуализм приципально невозможен так же, как невозможен характерный для манихейства или богомильства дуализм Бога и сатаны, добра и зла, света и тьмы. Сотворенная Богом плоть несет в себе возможность преображения, возврата утраченной чистоты. Борьба монаха-подвижника идет не против плоти, а за плоть, в православной аскетике Св. Отцы говорят не об умерщвлении плоти, а об умерщвлении страстей; "победа над плотью" — это не поражение плоти, а ее преображение, возвращение ей первоначальной богозданной чистоты. Философия же Возрождения попыталось найти гармонию души и тела, фактически отбросив идею греховности плоти, а вместе с ней, в скрытом виде, и один из краеугольных камней Христианства — учение о грехопадении. В свете иконичного подхода к искусству Возрождения становится очевидным, что оно прославляет плоть не преображенную, а идеализированную, изображает плоть по своему внутреннему существу греховную, и потому красота ее всегда несет в себе черты двусмысленности.(3)
|